Днесть

Конец ноября — начало декабря. Только что кончилось межсезонье, время асфальтового неба, затерявшегося куска вечности.
Всему свой срок.

***

Я выхожу из подъезда, поднимаю воротник дешевой вельветовой куртки, накручиваю на уши плюхи панасоников. Нащупываю в
кармане пачку. Дыхание и слова мгновенно обращаются в пар, в дым, в ничто. Ничто живет безвылазно в коробке двора,
зажатого между одноликими Бирюлевскими многоэтажками, так похожими на китайский квартал из какого-то учебника.
Хуйвэбинизм.

***

Шаги вбиваются паркетными гвоздями в трескучую тишину сонного Сохо, распугивая лохматых собак с человечьими глазами. Я не
тороплюсь, просто стоять очень холодно. В плеере «Вежливый отказ» — хорошая мертвая группа.

***

Откуда-то привычно тянет дымом. Очень зимний запах, который следует за людьми из эпохи в эпоху, наплевав коммунальные
службы, электро-обогреватели и современные системы отопления. Как домовой. Как крыса. Как салат оливье. Как хорошая
мертвая музыка.

***

Несколько собак копошится у будки с мусорными ящиками. Деловито, со знанием дела, уверенно. Другое дело, когда в мусоре
копаются люди — они смотрятся жалкими и убогими. Хотя почему, собственно, если каждый добывает хлеб так, как может. Ан
нет, человеческая мораль, это не мертвая музыка, не дым на декабрь. Она всегда меняется. Наверное это к лучшему.

***

Помня о простуженной простате, натягиваю низ куртки на задницу и сажусь на стальной заборчик вокруг газона. Сигарета
горчит. Солнце медленно ползет из одного окна в другое прямо над моей головой, и расплавленное в канцелярский клей стекло
стекает на черно-белый, чаплиновский асфальт. В целом красиво. Я выдыхаю кольцо дыма в форме смешной шляпы-котелка, и
собаки начинают улыбаться и махать хвостами.

***

Ментовский козел выплывает из-за угла, похожий одновременно на отвалившуюся кабину грузовика и на вчерашний день. Только
теперь, когда она подъезжает, на стене дома на против я вижу надпись-графити: «Боже, дай нам днесть».

***
— Документики, — с особой ментовской интонацией прозносит в открытую форточку пар.
— Их битен зер чивава? — растерянно улыбаясь отвечаю я. — Комен шина зеботендорф профессирен?
— Слышь, — говорит бритая голова, проступая сквозь пар, — харе ебать мозги, документы показывай.
— Я же вчера показывал, -говорю я, — и позавчера показывал. Все равно же расстреляете.
— Расстреляем, — хмуро соглашается голова, — работа такая, а документы ты все-таки покажи.
— Потому что положено?
— Потому что положено.

***

Собаки бросили ящики и теперь уселись рядком напротив меня и прислушиваются, смешно наклонив головы. Вчера их было пять —
сегодня прибился еще один, совсем молодой щенок с белым пятном на спине.

***
— Нет у меня сегодня документов, — говорю я, глядя не наголову, а все на ту же надпись на стене, — дома забыл.
— Как это забыл? — спрашивает голова и выползает из форточки по плечи — покатые плечи, которые даже погоны не могут
привеси к подобию параллельности земле. — Что значит, забыл?
— Ну вот то и значит, — говорю, и читаю про себя по слагам: «дай-нам-днесть»…

***

Собаки терпеливые слушатели, смотрят высунув языки, изредка прерываясь, для того, чтоб яростно почесать бочину, или
цапнуть под мышку. Но блохи — это уважительная причина, и я не сержусь. Один юнец с белым пятном неугомонно крутится на
месте. Но юность — это тоже уважительная причина. Как блохи. Как погоны. На ментов я тоже не сержусь.

***
— Господи, да что же нам с тобой делать.
— А ничего, — отвечаю, — делай как обычно, а то ты моих документов не видел.
— Дык видел… а если…
— А кто тебя заложит? Собаки? Я, если что, подтвержу — действовал в рамках инструкции.
— Ага, — голова исчезает в форточке, сквозь пар видно какое-то суетливое движение. Потом, кто-то другой, тоже скрытый
паром, огрызается: «Ты, блядь, стволом-то не маши, а то, блядь, махну пожалуй!!!», — я те щас погавкаю, — рычит мой мент,
и сразу, выставив макушку из пара, мне, — тут еще, эй?
— Тут, — отвечаю я и отбрасываю сигарету.
— А… ну тогда лови, сука.

***

Почему я никогда не успеваю заметить момент выстрела?
Собаки вздрагивают холками, некоторые отскакивают на пару шагов, и только юнец с белым пятном удирает, жалобно
повизгивая. Он вернется. А собаки привыкли, они тут каждый день ошиваются. Ментовской козел уплывает за поворот, натужно
гудя какими-то скрытыми в зеленом теле сочленениями своего странного, биомеханического организма.

***

Солце уже высоко, и из смешных туч начинает падать смешной снег. Мелкий, порлупрозрачный, несерьезный. Как дым в начале
декабря. Вообще, вот так лежать — хорошо. Снег ложится на лицо, и тает, быстро размывая пятно крови. Кровь тоже
прозрачная, несерьезная…

***

Собаки, подождав для порядка несколько минут, бегут к углу, убеждаются, что ментовской козел скрылся, и, уже неторопливо,
возвращаются ко мне. Ложатся рядом, прижимаются частоды шащими боками — не дают остыть. Кто-то слизывает с лица кровь.
Кто-то дышит теплым в шею и в ладони. Собаки, они верные. Они не бросают.

***

«Боже, дай нам днесть», — читаю, слегка опустив глаза. Ну да, ну да… Я ведь стараюсь. Как могу, как умею. Вот и еще
один «днесть»…

***

Берите.

Комментарии :  ₂₇