Слова
/Саше Консерве и его жене Наташе/ Столько книжек вокруг, что абзац — биомассы, библиотеки чистоплюйства цивилизац- ий в единственном человеке, прочитавшем всю эту муру — мешанину нагромождений — неподвластную топору деревянную выборку. Тени разбегаются по углам, и кричит перечитанный город, опрокинутый в собственный хлам, как когда-то в обугленный короб — без надгробия, без причин. Только лязг проржавевшей страницы. Только толпы угрюмых мужчин по помойкам бумажной столицы. Только отзвуки тишины разливаются вдоль колоннады.
и никак не уснуть без жены, и не надо. В помине не надо
Еле крадучись, чуть дыша, нарождается новое Слово — может, даже душа, душа — избалованная. Избалован. По рубцу — свежесрезанный шрам — тихим скальпелем, чтоб зашили. Не читайте меня малышам. Пусть живут, как однажды жили или дважды. Иным — сто раз перемешиваться с природой, с перегноем, с обрывками фраз, с беспородной своей породой, но потом
Тишина за сим. Не скажу, что случится дальше. Это — тайна, и малым сим, и большим, и огромным даже ни к чему слишком много знать. Не случайно всегда смывало и рабов, и жрецов, и знать — всех подряд — вереницей, валом, друг на друге, по одному — лишь бы только успеть к восходу написать себе самому — самому бы себе в угоду написать, а потом — пускай — хоть потоп, хоть в затылок целься, хоть себя самого у виска гладь, как градусник гладил Цельсий, но — не смей! Ничего не смей! Очень скоро навалит снега, и так много разбитых семей, и никчемное это эго — иго прошлого. Помяни, если хватит в утробе света, дни и ночи, ночи и дни — ведь они заслужили это, ведь не будет таких других. Чистоплюйство цивилизаций существует для нас одних в резервациях резерваций. Это — заговор. Так читай, чтоб не думать о спайках смысла. Это — заговор. Так читай, чтоб не думать о спайках смысла. Помолись потом, помолись — за меня, за себя, за друга, за врага, за землю, за высь — чтобы все было заебись, враг и друг, и его подруга, чтобы крепче жилось вдвоем, чтобы было до старости тело, помолись Ему и о нем, чтоб дышало оно и хотело, и душа, чтоб его душа не гнила, не гнала, не чахла в мире времени, падежа — каждой клеточкой, каждая чакра и живая, и мертвая ткань. Милый Боже, Бессмертный Боже, дай им каждому, каждому дай все, что надо, и даже больше — лишь бы жили они вдвоем.
лишь бы помнили только о Нем. *** «Век мой, зверь мой
» Осип Мандельштам Осмотрительная кругом распахнула свои ресницы, претворилась сперва врагом, после — оборотнем столицы закричала одной собой, разметала стога по снегу. Скоро грянет священный бой, долгожданный для человека. Зверь скребется внутри нутра, оставляя на стеклах иней. Дуют северные ветра — по следам, вдоль пунктирных линий, через годы, сквозь ведовство, в рыжих косах моей столицы. Колдовство кругом, колдовство распахнуло свои ресницы и завыло, и оберег пошатнулся, но не разбился. Здравствуй, мой двадцать первый век. Я — твой крошечный человек. Видишь, как я к тебе явился, чуть ступая по насту дня, еле чавкая в талую жижу? Видишь крошечного меня? Видишь столб моего огня? Если видишь — я тоже вижу. Если нет — то и нет суда. Так и будем играть в потёмки — без оскомины, без стыда, без какого-нибудь следа — в людях спрятавшиеся волки. ***
и безбрежную даль повело поволокой тумана, и не хочется больше прощений себе самому, и уже бесполезная узость тупого дивана вдруг напомнила клетку и всю остальную тюрьму, и никак не сбежать, не укрыться от жгучего зноя и от мерзлой оскомины с кончика языка. Стоя вдоль, поперек, сикось-накось, но все-таки стоя, я стою до сих пор, и от качки стонали зека, и слетали не раз в непорочность глухие проклятья, и совсем через край, через тысячи беглых годков рвались души на Север и бились в объятиях платья под кантаты бомбежек и треск похоронных гудков, и одна навсегда поднималась вдоль памяти воля, и смотрели глаза через сумрачные облака, и бежали детишки, и пахло распаханным поле — будто бы недалёко и будто бы издалека, и стонало в груди, и похоже, что это не сердце, и не легкие, а совершенно иное нутро подступило вплотную, как роковая принцесса, как барон из мультфильма, усевшийся на ядро. И такая вот дурь филигранно сменяла картинки, утопая в гордыне, в тщеславии, в кутерьме, и вокруг были только болваны, шуты и кретинки — в этой маленькой клетке и всей этой глупой тюрьме, и хотелось на волю — к цветам, к облакам, к полустанкам, к магазинам, к машинам, к обычному бытию, а не думать про жизнь, обуздав ее образы танком, и любить эту жизнь, эту жизнь — и свою, и твою. *** Запотевшие стекла и рыба под маринадом, самогонка в бутылках, похмелье на месяц вперед — так живут на Руси — между раем и адом — из столетья в столетье, из рода в род. Под ноябрьские праздники выпадет снега. Дни рожденья вождей приурочатся к похоронам человека, зашуганного в трепыханиях века, в трепыханиях века заморенного человека, и не хочется больше застолий чуть выжившим нам — так и не обобравшим пространство отчизны до нитки. Золотыми глазами смотря на вселенский потоп, я читаю по памяти в пыль превращенные свитки, я пытаюсь забыть все, что станется с миром потом. Поскорей бы уснуть и проспать, и очнуться за морем разливанного счастья, отверженного перед тем, как добро притворилось однажды нечаянным горем и коснулось перстом одеснующим скорченных тел. Мне бы только уснуть и проспать, и очнуться за лесом небоскребов, сложившихся в сумрачный Вавилон — между миром людей и огнем, и каленым железом, между миром людей, если все еще есть где-то он.
28.11.2005 06:40:57
Комментарии : 3
Все предыдущие стихотворения этого автора мне очень нравились, но именно эти я, почему-то, не поняла. 28.11.2005 11:40:57
|
Охуенно. 28.11.2005 23:45:16
|
«чистоплюйства цивилизац- ий в единственном человеке» — гы, разбил слово, чтобырифму сделать. оригинально. понравилось. 29.11.2005 06:16:59
|
|