Шов

(
Это были бревна для столбов, они лежали штабелем в высокой зеленой траве. Бревна были пропитаны гудроном не то дегтем — наверное, они предназначались для столбов. «Жара» — это когда бревна, неподвижная трава, медленный запах дёгтя и дрожащий воздух. Там еще синие стрекозы сидели, на бревнах на этих, на черном растрескавшемся дереве.
)
Все кричали «Гол!», и я тоже стал кричать «Гол, гол!». Но, как выяснилось, «Гол» нужно было кричать не всегда. Это такое правило было. Потому я и получил по голове железным совком.
(
Еще чан был. Чан стоял во дворе у дяди Коли, у которого мы снимали дачу. Чан был огромен, это, думаю я теперь, был бывший паровой котел или батискаф какой-нибудь. Он был железный и пузатый, весь в заклёпках. Чан уходил в землю. Не знаю, было ли у него дно — даже в самую сильную жару чан не высыхал. Вставая на цыпочки, я доставал до самой кромки чана и мог заглянуть в него. В чистой черной воде я видел всяких мелких созданий — водяных жуков, напоминающих крутящиеся точки, странных дергающихся коленчатых не-знаю-кого, иногда — извивающуюся черную нить и вспышки, вспышки, но все они жили у поверхности, а шершавая ржавая стена чана уходила вниз, в глубину, а я все стоял и смотрел, смотрел, смотрел в темную воду. Мне еще нравилось, когда все кричали «Гол».
)
Были такие детские совки из жести — как косо срезанная труба. Насаженные на деревянную ручку. Больно было потом, а сначала было забавно, теплым и липким заливало глаза и этот вкус железной вишни, а в пионерском лагере, куда меня притащили после этого, наложили швы. Я запрокидывал голову и закрывал глаза. По моему лицу медленно текла вода.
(
Ее руки перебирали мои волосы, гладили затылок, касались висков, вода становилась теплее, холодные капли падали на мою мокрую голову, и я снова чувствовал ее руки, ее пальцы, и теплую воду с пеной, когда она гладила меня по голове и откидывала мои волосы назад, а потом ее руки ласкали мне виски, затылок, перебирали мои волосы, и она брала мою голову в ладони, а я не открывал глаз и хотел, чтобы это длилось, длилось, длилось. Я потерял невинность в парикмахерской, и было мне 11 лет. А недалеко от штабеля, в лесу, была кузница. Вернее, заросшие развалины, крапива и зола.
)
Кузница, говорили мне, была немецкая, а потом немец уехал, а кузница сгорела. Только ты туда не ходи, туда один мальчик пошел, а там старые железки всякие, и вот он попал в какой-то старый станок — а там колёса, зубья, так ему позвоночник и переломило. И вот лежит он один в темноте, лежит, пошевелиться не может, руки-ноги отнялись. Хочет на помощь позвать — а язык не поворачивается. Отнялся язык-то.
«Рай описан менее конкретно», — пишет хронист Аббасидов.
(
«Там всегда темно и повсюду каменные чаны со святой водой, и кайф этого рая — это особое блаженство расставаний, отречения и тех, кто спит». Непривычно одному посреди зала, раздетому, босиком по каменному полу.
)
Народ был весь в масках из перьев. Все стояли тихо и глазели, а я шел к тебе через весь зал, таков был уговор, цена за твоё прощение — унизиться при всех. Ты сидела на железном кованом стуле — без маски, в черных чулках и лаковых туфлях. Стул был привинчен к полу. Я подошёл и опустился перед тобой на колени — тут шорох пошёл по залу — кажется, даже камера на штативе там стояла. Лицом почувствовал сетку чулок, когда разомкнул твои колени, приподнял за бёдра, а по залу шли вспышки, вспышки, и ты вся выгнулась навстречу мне, когда я — на вдохе — приник к тебе ртом.
@
Когда я стану старым и лысым, будет видно этот кривой шрам со швами поперек. Среди почерневших кирпичей, в золе, водятся жуки-пожарники. Красно-черный узор — как африканская маска.

Комментарии :  ₄