Балет. Мечеть. Вера Ивановна.

- Вера Ивановна, я сейчас поменяю и поделимся.
- Мне? Мне не надо. Это тебе, мне не нужно.
- Как? Вера Ивановна, вы что? – мну в кармане десятидолларовую бумажку.
- Нет, сейчас не надо.
- Ну Вера Ивановна, как это?
- Не надо, Серёжа
- Ну Вера Ивановна.
- Нет, мне хватает…
- Ну Вера Ивановна, ну Вера Ивановна, Вера Ивановна…

Тьфу ты…

Неутомимая бабулька - мой напарник - Вера Ивановна.
Горбунья механическая. Сморщенная вся, глазки подслеповатые.
Шило! Моё ночное ржавое и неподкупное шило.

И ведь какова?

Перед тем как выехать, поднимаюсь я в буфет, там колдунья эта над манускриптом склонилась, столетия пережевывает и вдруг…

- А что, Серёж, много дали?

Вот ведь, да? Не хотела же брать… Отвечаю – Много. Очень много.

И трясемся опять в цифру какую-то: 33, 81, 20 – всё одно…
Вагончик наш качается. Зевает огнями проходящими. Под потолком фигня какая-то болтается, под ней, на «подносе» очередной Белобр воняет. Реквизит в углу свален: ходули, маски всякие страшные в чемоданы упакованы, звенят по дороге, побрякивают…
Трясемся себе в цифру какую-то…

А Екатеринбургский балет уже сегодня в Париж полетит.

Не без моей помощи, надо сказать. И холёный старый хореограф, и его молодой коллега. Уже утром я буду у себя на ВДНХ дрочить на телевизор, а этот душка сменит своё светское «вы» на «мой милый, мой маленький мальчик» и…
Был там сегодня на вызове. Запомнил плакат Дикаприо. Странно, такие обходительные, вежливые, с претензиями и изысками и эта свинская рожица…

Эх, Париж!

Какой там Париж? Дорога в Сокольники. Туннель в ночи. Распахнёшь глаза в амбразуру, в ветер, в ночь. Красиво и страшно. Ближний свет фар, впереди ни зги, мрак… Летим! Куда? Дух захватывает!

Из темноты на уровне лобового стекла железобетонная балка, как комета. Бац…!

Наш балаган в перья.
Медленно-медленно под расстроенную скрипочку в тёмное небо взлетают ходули, маски, простыни, подушки, Вера Ивановна, облеванный Белобр и огромный старый барабан…

Какой барабан? Барабана-то нет. Наши рожи, реквизит, телега и правое наше искусство – есть, а огромного старого барабана нет. Жаль.

Эх, до чего всё-таки эта старуха отвратительна!
- Может нам, Серёж, её помыть?
( поясняю – это значит сделать промывание желудка, то есть проебаться до восхода солнца).
- Вера Ивановна, не стоит. Вы посмотрите, она же буйная, мы вполне успеем…
- Принесите чайничек, пожалуйста…

Сволочь!

Да, кстати, барабан….

Да какой, к дьяволу, барабан! Воняет, и у меня начинает болеть голова. Спать не получается. Вот только начну засыпать, уже подъезжаем. Примета.

Да уж, какой там Париж!
В Париж едут пупсики Екатеринбургского балета.

А я-то, главное, такой непосредственный…
- Вы мне сейчас распишитесь под отказом от госпитализации, и я с нечистой совестью вас покину. Это станет моим вкладом в популяризацию русского балета.

Олух Царя небесного! Ты там в остроумии упражнялся, а мог бы бабки срубить.
А может, я не на какие-то там бабки, а на Париж замахнулся… Деньги, деньги – тошно.
Тошно тебе будет, когда ты на помойке питаться будешь, бездельник несчастный.
Ну почему бездельник? А это – «постигать»? Птахи там, в житницы не собирают, день сегодняшний, очарование, беспечность, благодать, тайна… Вот смотри – «Улица. Фонарь. Аптека» – картинка. Что здесь, уголок Вселенной, трущобы Мироздания? Безысходность или умиротворенность? Или – «Озеро. Облако. Башня». Каково? Гармония? А ведь башня. Прибавь Останкинская и всё поймёшь.
Но это у них… У меня скромнее. Скажем – Балет. Мечеть . Инфаркт. Или – Балет. Мечеть. Вера Ивановна. А? Ну весело же? Ещё барабан. Этот-то чего-то стоит?

Ничего.

Да, я о мечети упоминал. Ну был. Приют на втором этаже. Женщина. Гипертония. Ничего стоящего. Я шёл по зелёному ковру в стеклянной галерее. В свете искусственных свеч на прозрачных стенах какие-то побрякушки, фигурки, цитаты из Корана, воробьиным помётом писаные – всё игрушечное. Служитель, меня провожающий, шёл впереди, почему-то в малиновом пиджаке и тюбетейке. Я чувствовал себя русым негром, отлученным и проклятым…

…тот педик – хореограф – был в чёрных блестящих чешках.

А ещё мне понравилась пижама на девушке, которую мыли… Розовые бриджи и розовая жилетка с рюшечками…

Боже мой, омерзительная Вера Ивановна!

- Прекрати орать, ну-ка не ори, что за хулиганка такая, сейчас в психбольницу отправим. Здоровая девка какая. Вы лейте, лейте ещё. Вот так хорошо…

На этом этапе диалогов у нас уже не случалось. Как туда эта мумия свой зонд-удочку забрасывала я даже не смотрел. Ногами держал ноги, руками – руки и тупо пялился на загорелую шею. Я практически злоупотреблял служебным положением.. Мысленно уж точно. Прильнуть к этой тёплой, гладкой, пульсирующей коже…
Представляю как бы вытаращилась эта… «Солдаты! С этих пирамид на вас смотрят тысячелетья!»

- Что? Ты что-то сказал, Серёж?
- Да так, с ума схожу, Вера Ивановна. Где мы там?
- Ты за ампулы не обижайся, просто я сама иной раз….
- Да нет, Вера Ивановна, пустое…
- За сутки устанешь, у меня самой…
- Да ерунда, Вера Ивановна.
- Уже не видишь, поэтому я сама…
- Понимаю, Вера Ивановна.
- Уже наберёшь и думаешь…
- Я всё понял, Вера Ивановна.
- Ты не обижайся, это…

Тьфу ты, дура!

В люке тёмно-синее небо стоит как вода в пруду, плотной неподвижной массой.
Мы ведь из одной точки Вселенной перемещаемся в другую, а небо стоит. Если всю дорогу смотреть на небо, то и деньги нам платить получается не за что. Что мы сейчас этого Беломбра из одной мусорной кучи в Отрадном, перевезём в другую в Сокольниках, при таком отношении…

А как мы грузили этот хлам!

Хлам что-то кричал. В тишине, в сумерках мы с извозчиком закатывали его на поднос по возможности кончиками пальцев. Что толку, извозились дай Бог! На освещенных пятачках ночных ларьков питавшаяся в антракте публика оборачивалась. День не кончился, спектакль продолжается. Что до нас играл Беломбр мы конечно не знаем, мы – могильщики, в данном случае мусорщики – в общем , мы всего лишь в эпизоде, нам не обязательно. Загрузили, подняли, трам-там-там – занавес.
Аплодисментов не было. Полуночная публика с удивлённо-насмешливым выражением одного лица молчаливо провожала наш балаган.
И всё бы ничего. Но какое то чувство. Ошущение фарса, несуразицы. Что-то здесь не так, что? Костюмы! Мы в других костюмах. Чёрт возьми! Это ж надо! Мы всё перепутали. Что за театр!!!

Что она там? Извиняется ещё?

Затихла.

Я забрасываю ноги на стекло, уже совершено не опасаясь его испачкать. Закрываю глаза. Центробежные силы подсказывают направления нашей тележки. Пульс в ватной голове рубит всё пролетающее в стружки. Всё рассыпается. Я открываю глаза – расползается, закрываю – рассыпается. Я не могу додуматься до простого.
Опа..! Ноги на повороте падают на подножку. Как это неприятно. Гримасничая я их перекладываю на сиденья. Я их там закрепляю с помощью какой-то таинственной сонной механики. Одну за другую, за ручку, чёрт знает как. Вроде надёжно. Руки прячу под мышки. Я не могу ими ни к чему прикоснуться, даже пошевелить ими не могу. Они грязные – в соплях, в моче, я не знаю, в чём они там у меня ещё.
Засыпаю.
Всё во мне кружится, кружится, кружится.

- Скорую вызывали?
- Да. Пожалуйста, двадцатый этаж.
Сквозь треск домофона мне явно продемонстрировали дикцию.


Пузырюсь весь голубиным воркованием, в глазах что-то сизое, спаниэличье, и щекотание на шее и за ушами. В лицо веет весенним воздухом пропитанным ароматами кофе.

Фы-ррр, - и я уже в квартире и передо мной припудренные кремовые складочки.

- Вы знаете, мы завтра улетаем в Париж, а у моего коллеги температура, мы бы хотели…
- В Париж? - я окинул взглядом юношу под одеялом.
Фы-ррр - вылетела из-за пазухи припозднившаяся голубка.
- Возьмите меня с собой.
- Что? Молодой человек, шутите?
- Почему? Чем я плох – кручусь как школьник перед зеркалом. – Мы переоформим билеты и будем счастливы в Париже. Ну решайте же!
Складочки заливаются краской, пальчики волнуются.
- Это так неожиданно…
- Значит решено. А этого ублюдка я отвезу в инфекцию с пищевухой. Эй, пидор, вставай. Паспорт, полис, тапочки.

Бум, бум, бум, бум… Скорую вызывали?

Диспетчерская галдит и сияет белыми халатами. Я туда буквально вспархиваю и закидываю за плечо фонендоскоп.
– Я меня ориентацию, господа. Меняю на Париж. Спасибо Скорой помощи, и в жопу Скорую помощь.
Все меня поздравляют и я широко улыбаюсь опостылевшим сослуживцам.
Среди них какая-то девочка, замухрышка с косичками, кого-то мне напоминает.
Она протягивает мне карту вызова, а я треплю её по голове и не злюсь… Мне завтра в Париж.

- Как бы вы хотели? Есть два способа обрезания. Можно натянуть крайнюю плоть и отрезать специальными ножницами. Или по окружности, понимаете, скальпелем, огибая головку…

Красный фасад мечети вспыхивает в моей памяти, и два кирпичных свода соединяются и вытягиваются в фаллическую форму.
Мои ягодицы лижет сквозняк, прибежавший сквозь галерею с улицы, трясутся коленки, и я чувствую боль…

- Ал-лах Ак-ба-ар! – ору я со всей мочи и женщина на втором этаже вздрагивает под одеялом.

Бум, бум, бум, бум, Скорую вызывали?

- Салям Алейкум. Моя сегодня с Верой Ивановной? Моя безумно рада, где эта старая охотница за инфарктами?

- Получите барабан – слышу я из коридора и снова натыкаюсь на знакомую девочку.

- Девочка, на кого-то ты очень похожа. Признавайся, ты чья?
Я присаживаюсь на корточки и ласково беру ребёнка за плечи.
- Меня зовут Вера – смотрит она ясными глазами и протягивает карту вызова – У нас вызов.

Бум, бум, бум, бум, Скорую вызывали?

Это ж Вера Ивановна. Вот чудеса!
- Малышка… Ой извините, а как это вы так…?
Но девочка Вера Ивановна уже бежит к выходу и размахивает картой.
- Серёж, у нас вызов.
Я бегу за ней. Сгибаюсь под тяжестью барабана., широко расставляю ноги. По моим штанинам течёт кровь. Но наконец я прыгаю в машину, и просовываюсь в окошко.
- Слушай, Верка ... Вера… Вера Иванов… тьфу ты, Верка, там сейчас отравление в розовой пижаме…

Но я не договариваю.

Да ну её… Я её такую в туалете запру. Загорелая кожа, шея, рюшечки, рюшечки, рюшечки…

* * *

Я почувствовал как наша вагончик встает на дыбы и причаливает на каком-то полустанке. На крыльце блеклый фонарь освещает только верхний угол под козырьком подъезда. Внизу чернеет бесформенная масса охранника. На ней блестящий значок.
Хлопнула передняя дверь.

- Серёж, пойдём каталочку поищем.

Добрались.
Слева направо поехал железный занавес, я медленно слез на землю. На чёрном фасаде желтое пятно открытой двери, и в нём по освещенному коридору удаляется от меня маленький седой горбун в белых латах. Он тяжело делает маленькие шаги, спрашивает медсестёр и не ленится заглядывать за все повороты.

Я смотрю вслед и не двигаюсь с места.

- Господи, сколько же в ней энергии!

Через секунду Вера Ивановна появляется с каталкой, катит её навстречу и улыбается мне издалека.

Ладно. Сейчас разгрузим и домой.

В глубине нашего балагана зачмокало, зачавкало, забулькало.

- Достопочтенный Беломбр! Приехали! Ваш выход!

Комментарии :  ₂

Яков Белогородцев | e-mail  | статус: поэт Немного непонятно, как у повернутых художникоффф! Но каждый абзац нечто выражает. Спасибо! 25.07.2010 00:21:05

Tsura tse tse | статус: автор Имиш. можно соединить дурдом цирка с дурдомом больницыю Но нельзя. Цирковые - они оттудова...они не мрут...они ломают шею апрячут ее в шапочках...они отмороженные...у них горят глаза. А уврачей ничо не горит. и все устало. ну как это соединить? у цирковых ген. у врачей - нету. все. смешение языков и народов. те, кто на публике и те, кто ...не знает слов уважаемый публик - это ...это....а ты откуда там взялся? или шас же в кузьминки!))))) 21.02.2011 00:34:37